Как-то в один из вечеров пришла к нам мать Александра и пригласила в гости к одной из монахинь, которая сейчас больна ногами, не может сама передвигаться, но очень хотела бы познакомиться с нами. Мы не замедлили воспользоваться этим приглашением и пошли.
Мать Александра сотворила обычную молитву, слегка постучавши в дверь, и оттуда послышалось ответное «аминь!», а затем нарочито суровый голос произнес:
– Ну-ка, покажи своих гостей, дай-ка поглядеть на них.
– Глядеть-то, пожалуй, и не на что, – шутливо ответил я вместо матери Александры, – все равно ничего хорошего не увидите.
– Ишь какой шутливый на ответ, – улыбнулась хозяйка. Спасибо, что навестили старуху, вот Господь за грехи и приковал к креслу, грешница я великая, – вздохнула матушка.
Вскоре за чайком завязалась беседа.
– Матушка, давно вы спасаетесь в монастыре? – начал я.
– А вот 23-й годок, милые, доживаю в обители. Как приехала на открытие мощей угодника-то нашего, так и осталась здесь, полонил меня батюшка, забрал к себе и не пустил больше в мир, где чуть не загубила душу свою, если бы не святитель Николай.
– Матушка, не ради праздного любопытства, а для назидания поделитесь с нами, если можно, историей этого события в вашей жизни.
– Что ж, я из этого не делаю тайны, тем паче, что на мне, грешнице, Господь проявил Свое милосердие.
Родилась я в маленьком городке. Отец умер рано, и я росла у матери, которая души во мне не чаяла – своем единственном дитяти. С трудом она, бедная, зарабатывала средства на жизнь и для себя, и для меня, но я это как-то мало тогда понимала. Избалована уж очень была матерью. Все-то только подавай, и то, и другое, и новое платье, и обувь, а сколько это стоило бессонных ночей для бедной моей матери, об этом я совсем не задумывалась. Я даже воспитывалась на ее последние гроши в гимназии, хотелось ей дать мне образование.
Была мать моя очень верующая, и мне старалась внушить свою веру и любовь ко Господу и всегда брала меня с собой в храм по праздничным дням. Правда, мне нравилось бывать в церкви, а особенно на Пасхальной заутрени. Любила я и колокольный звон, но особой религиозности все же не проявляла. Танцы, вечера, балы – это была моя стихия, и как возмущалась я, что судьба, как на зло, послала мне в удел такую бедность! Самолюбие страдало ужасно! Но вот и ученье кончилось, и я твердо решила пробить себе дорогу к самостоятельной жизни. В Петербург, на курсы, там спасенье! Напрасно бедная мать умоляла меня не покидать ее, указывая на все опасности жизни одинокой в большом городе, – я была неумолима. Молодость ведь жестока!
Горько плакала мать, расставаясь со мною, да и у меня было тяжко на душе, но искушение свободной жизни все превозмогло. Дала же мне на дорогу моя бедная мать последние крохи своих сбережений, сняла со стены небольшой образ св. Николая в серебряной ризе – наше единственное богатство и, благословляя меня им, сказала:
– Да будет воля Божия, моя дочурка, этим образом благословляла меня моя покойная мать, а теперь я тебя вручаю св. Николаю, всю жизнь молилась я ему о твоем благополучии и теперь верю, что сжалится он над моими слезами и защитит тебя в нужную минуту.
Петербург сразу встретил меня неприветливо, и жутко стало мне, что оторвалась от родного крова. Поселилась я в крошечной меблированной комнатке у одной хозяйки, разложила свои скудные пожитки, повесила образ в углу и бросилась искать подходящих занятий. Но работы все не находилось. Напрасно я бегала, ища уроков, так как ничего другого делать не умела. Уже задолжала за квартиру, и хозяйка грубо требовала платы, а надежда на заработок все уменьшалась. Наконец, я дошла до такой крайности, что остались только последние 50 копеек – да образ св. Николая в серебряной ризе, который не хватало духу продать.
Решила я на эти деньги дать еще раз объявление в газете о работе, а там будь что будет. Впереди или голодная смерть, или позор улицы.
Два дня прождала, не выходя из комнаты, ожидала, что вот-вот кто-нибудь явится, и тут хозяйка закатила такую сцену, что я пришла в полное отчаяние.
Можно было написать матери, правда, но самолюбие не позволяло, да и знала я, что у самой последнее взяла. И вот, на третий день после объявления в газете, дошла я до такого ужаса от своей беспомощности, что решилась покончить с собой. На окне стоял флакон с уксусной кислотой. Дрожащей рукой вылила я содержимое его в стакан, сама не помню как схватила его и поднесла ко рту. Взор невольно как-то упал на образ святителя Николая. Вдруг вспомнилась мама.
Сердце сжалось до боли.
– Простишь ли ты меня, бедная моя мамочка? – тихо прошептала я.
Машинально подошла я к углу, где висел образ, протянув руку со стаканом.
– Святителю Николае, прости меня, грешную! – закрыла глаза и открыла рот, чтобы глотнуть.
Вдруг что-то сильно ударило меня по руке: стакан со звоном упал на пол и разбился на мелкие осколки, и когда я, в страшном испуге, открыла глаза, то увидела, что на полу, рядом с разбитым стаканом, лежит образ св. Николая. Сорвавшись со стены, он ударил меня так крепко по руке, что я невольно выронила стакан.
Нервы больше не выдержали. Я упала на кровать и рыдала, чувствуя, что меня спасло несомненное чудо. Образ лежал со мной на подушке, и я буквально обливала его слезами. Едва успокоившись, я легла на кровать, как вдруг неожиданный стук в дверь.
«Хозяйка, опять неприятный разговор», – мелькнуло в голове.
Открываю. На пороге прилично одетый господин с удивлением смотрит на мое опухшее от слез лицо и растрепанные волосы.
– Я по объявлению, – говорит он, – мне нужна на лето к девочке учительница…
Как в сказке, через 2 дня я уже была как родная у прекрасных людей в качестве гувернантки.
Я никому тогда не рассказала о том, что произошло со мной, даже матери, чтобы не расстраивать ее больное: сердце, но жизнь моя круто изменилась. Заработав деньги, я вернулась домой, и мы счастливо прожили пять лет. После смерти же ее я твердо решила уйти в монастырь, но какой – не знала, а тут как раз подошло открытие мощей преподобного Серафима.
Собралась я в Саров, горячо молилась у гроба угодника Божия, прося его помощи, а на обратном пути заехала в Дивеево, да и зашла к блаженной Паше, а она, как увидела меня, как закричит: «Где была до сих пор, где шатаешься, ее тут ждут, ждут, а она все шатается невесть где!» – да палкой все мне грозит.
Поняла я, грешная, что здесь мой удел, и осталась в Дивееве.
Из книги «Серафимо-Дивеевские предания».
